Детская цивилизация. Зачем снимать и изучать игровые площадки?

Если зайти на сайт по продаже подержанных вещей, то среди посуды, одежды и мебели всегда можно найти пачку симпатичных фотографий чьих-то детей на дворовой площадке. Ни года, ни имен, ни города. Были и исчезли. Застыли с улыбками на карточках — ничейные дети на ничейных качелях. Купить эти снимки и получить по почте можно за небольшие деньги. А найти на карте запечатленный город и попавших на снимок людей — невозможно. Они навсегда останутся безымянным отпечатком времени — но не памяти. У памяти всегда есть имя. Мы помним то, что можем назвать.

Неподписанные фотографии, сброшенные за ненадобностью в утиль, уже не отображают ничье «я», ничью семью — у них просто остается ярлык «чего-то советского». Фото становится не просто немым свидетелем, но свидетелем-фантомом. Запечатленный человек обезличен: неизвестно, жив ли он до сих пор, какие имел связи с другими изображенными. Город, место, улица тоже стираются, так как не имеют никаких примет. Часто даже одежда выглядит универсальной и не поддающейся классификации. Я изучаю детские площадки и в такие тупики попадаю на каждом шагу.

Просматривая такие снимки, я часто испытываю пугающее ощущение отсутствия и заброшенности — исчезнувшей цивилизации. Как будто выходишь из своей квартиры в благополучном и обустроенном районе, а потом неожиданно попадаешь на заброшенную детскую площадку с торчащими тут и там железяками. Таких останков советской эпохи еще очень много: они вылезают из грунта или асфальта своими потертыми хребтами, напоминая о себе как о представителях вымирающего рода — их хочется фотографировать, снимать на видео, пытаясь передать хтонический антураж. А ведь кто-то в 80-е или 90-е фотографировал здесь своих детей, потом вклеивал карточки в альбом, показывал друзьям и знакомым. Почему этот архив теперь выставлен на продажу?

В своих поисках я использую ресурсы соцсетей, краеведческих сайтов, личных сайтов фотохудожников, музейных и других госархивов. Меня интересуют не все кадры с детских площадок. Мой взгляд цепляют детали — отпечатки времени, устоев: хитро приваренная дуга к стандартной карусели, знакомая ткань на платье у девочки, прижавшиеся друг к другу гаражи и уютная лавочка с оставленной игрушкой. Я додумываю истории этих детей, людей, двориков, окошек. В каждом из них жизнь — возможно, не существовавшая никогда, но которая могла бы существовать. И при этом она счастливая.

Однажды на чужой фотографии Таллина я нашла себя маленькую — та же прическа «сессун», та же кофточка с вышивкой, и выражение лица — мое. Но это была не я, я не была в Таллине в 70-е годы. 

Многие ценные для меня кадры я нашла на сайтах с интерактивными картами наподобие «Ретрофото» или Pastvu.com, какие-то — в пабликах вроде «Как тебя зовут». Часто посетители таких пабликов оставляют комментарии и пытаются определить точку и направление съемки, местоположение отдельных построек, дворов, закоулков. Некоторые сообщества даже нацелены именно на разгадывание локации по фото — например, «Старая Казань», «Kazan nostalgique», «Казанский феномен» с их подрубрикой «Чей асфальт?».

Но людям, которые здесь сидят, важно не только местоположение объекта, но и отношение к нему, связанные с ним истории и факты. Они охотно комментируют фотографии краеведов-любителей: «там рядом мой дом», «я там играл», «я там получил по голове качелями», «этот паровозик поменял цвет», «мы процарапали подпись „это наши качели“, на следующий день пришли, а там кто-то написал: „нет, наши“».

Я также часто вижу в соцсетях современные фотографии детских площадок из малых городов. Их делают люди, которые возвращаются в город детства на несколько дней. Они радуются старой площадке, которая почти не поменялась — можно даже залезть на горку или покачаться на качелях. А вот если площадку снесли, то двор для вернувшегося становится сразу безликим, скучным, «не тем».

Примерно год моих поисков дал не очень масштабный результат — около 1300 фотографий площадок и дворов в разных городах России. Многие фотографии были без имени автора. Это увлекательное дело занимает мое воображение и помогает концентрироваться на своем исследовании, подстегивает интерес к розыскам и атрибуции.

Когда смотришь на размытые, потертые фотографии, возникает странный и приятный эффект: будто не просто видишь изображение, а почти ощущаешь его. Особенно если объекты на снимках находятся сбоку и близко к камере — кажется, что ты можешь их потрогать, услышать звуки вокруг или даже почувствовать запах. Трещины и заломы на фотографиях усиливают этот эффект, способствуют погружению в прошлое, полное непонятных элементов и деталей, которые хочется разгадывать и интерпретировать — сознание само дополняет их своими предположениями об ушедшей реальности. Человек думает, вспоминает, напрягается, чтобы ухватить плохо различимое глазом.

На сетчатке глаза отпечатывается нечеткий образ. Он воспроизводит новые отпечатки, но уже не на зрительных рецепторах, а на других нервных клетках — например, на тех, что отвечают за осязательные ощущения. Появляются смутные, трудно объяснимые словами подсознательные реакции. Старые фотографии приглашают нас не просто визуально знакомиться, но ощущать и реконструировать ощущения, тем самым расширяя свое мировоззрение, мироощущение.

Удивительно, что такой эффект вызывает не что-то фантастическое, а самая обычная повседневность. Но из-за временной дистанции и ускорения технологических изменений детство на площадке в XX веке выглядит сказочно, каким-то забытым раем — как будто всегда знакомым, но бесконечно непонятным. Воображение продолжает вопрошать: чьи это обрезанные ноги в кадре? Куда они направляются?Что было до начала съемки? Почему дети выглядят чумазыми? Что за конструкции они строят и что за «приспособы» держат в руках?

Именно непостановочные, «случайные» фотографии провоцируют задавать такие вопросы. Кадры, где все выстроены в ряд, сидят смирно и вытянулись перед фотографом не вызывают ярких сенсорных ощущений, не вызывают волнения. Они просто свидетельствуют о нормах и порядках определенной эпохи. Но таких снимков как раз больше всего. Многие ностальгические интернет-сообщества пестрят фотографиями впечатляющих фасадов тогдашних новостроек, ярких праздников, демонстраций (непременно с шариками и портретами вождей), субботников, сбора металлолома.

А вот быт и повседневность, казалось, мало интересовали авторов фото — видимо, они привыкли думать, что жизнь их не очень значительна вне трудовых и спортивных соревнований. К тому же на пленке фотолюбителя было всего 36 кадров, и надо было заранее решать: что значимо для съемки, а что нет. Однако по прошествии времени отношение к изображенному меняется: оно становится историей. Сегодня нам интереснее рассматривать простые отношения между людьми, их обычные дела, мелкие и не слишком официальные сборища и события.

***

А что происходит со съемкой на детских площадках и во дворах сейчас? Как часто мы фотографируем виды из окна и подъезда? Кажется, что мы не торопимся запечатлевать простое, будничное, повседневное для будущего пересматривания. Если снимаем, то тут же отправляем друзьям и родителям, чтобы зафиксировать свое присутствие в моменте, и больше почти никогда не возвращаемся к этим фото.

Короткая жизнь таких снимков сродни записям с камеры видеонаблюдения. Да, на праздники во дворе могут позвать фотографа, его же можно заказать для позирования в красивом месте, когда, например, цветут яблони и черемуха. Парадные фото новых детских площадок будут выложены в официальных группах во Вконтакте и Телеграме, представлены начальству. Через пять, десять, двадцать лет можно будет найти казенное фото площадки в день ее открытия, но не после. Как быстро она потеряет свою презентабельность и интерес для фотографирования, как долго останется нетронутой граффити, сколько дней, месяцев, лет будут оставаться «красивыми» и неиспорченными ее элементы? Едва ли это кого-то интересует.

Сейчас детских площадок в крупных городах так много, что они нам кажутся малозначимыми — они примерно такие же, как в соседнем дворе. Они не являются предметом интереса и гордости местных жителей. Зачем же их фотографировать? Зачем выкладывать их и писать комментарии в Яндекс-картах, если все слишком обыденное? Да и надо ли вообще фиксировать сам факт наличия площадки с детьми на определенном месте в определенное время? Представляет ли ее архитектурное решение хоть какой-то интерес для исследователя антрополога, психолога, дизайнера?

Когда мы видим выброшенные черно-белые фотографии двора или людей, мы не можем точно сказать, в каком месте они сняты, в каком году, но зато можем определить состояние и дизайн детских площадок, лавочек, машин, а также качество и фасон одежды на детях, общую атмосферу. Причем темные или белые пятна, несовершенная печать, фотобумага добавляют к просмотру эмоции. Таинственность и нечеткость кадра привлекают. Зритель как будто проделывает больше личной работы, участвует в процессе перформативно — если он, конечно, заинтересован в рассматривании. Современные снимки на смартфон, напротив, гораздо четче и якобы ближе к реальности, а локализация того или иного снимка не составляет никакого труда благодаря встроенным GPS. Рассматривать их менее интересно.

Не потому ли у молодого поколения наблюдается сейчас интерес к нецифровой эпохе и ее техникам? Исследовательница Екатерина Юшкевич, которая изучает выложенные в сеть фото из старых альбомов, говорит, что ими сейчас массово интересуются люди от 20 до 35 лет. Рассматривание старых семейных фото доставляет им удовольствие. Процесс обращения к фотоархивам помогает им встроиться в нынешнюю повседневность, которая кажется вязкой, шаткой, зыбкой, и создавать нечто новое, сильно напоминающее старое. Они часто имитируют фотографии советского периода — любят снимать на мыльницы или пленку. Это их способ постигнуть реальность в данный момент: имитировать и воссоздавать свои миры с ностальгическим оттенком, который достигается благодаря эффекту аналогового, в чем-то неказистого кадра. В этом смысле современные снимки на смартфон не могут конкурировать со старой фотографией.

К тому же старая фотография несет на себе печать эксклюзивности. Сейчас можно в любое время снять на телефон огромное количество объектов, но в советское время фотоаппараты были не у всех. Проявлять пленку и печатать дома фотографии могли те, кто имел доступ к материалам, как, например, моя мама: она работала на заводе «Тасма», который выпускал фотоматериалы, химикаты для печати, пленку и фотобумагу. Мой папа же был фотолюбителем со своим оборудованием. Я гордилась, что у нас есть карточки, и наше пребывание на площадке останется в виде изображений в альбоме — его можно пересматривать хоть сто раз.

Однако я заметила такую вещь: разглядывая свои детские фотографии, я забываю ощущение той атмосферы и контекста — как это снималось, кто стоял рядом, что было до щелчка фотокамеры. Отпечаток — визуальное воплощение момента — уничтожает другие сенсорные воспоминания или подчиняет их себе. Запахи, звуки, перемещения, разговоры, сама ситуация со временем выветривается из головы смотрящего. Как будто и не было никаких других элементов, кроме тех, что попали в кадр. Так, старая фотография позволяет не только сохранить или живо вообразить прошлое, вдохнув в него жизнь, но в некоторых случаях и стирает воспоминания.

***

Интересно, что останется в памяти моих детей, когда они станут взрослыми и заинтересуются семейным фотоархивом? Альбомы практически отсутствуют, никто не хочет печатать фотографии: их так много в памяти гаджетов, что выбрать отдельные снимки — это большая работа, требующая длительной концентрации. Ритуал семейного просмотра фотоальбомов исчез. Перебирать мегабайты сохраненных в памяти компьютера или облака снимки — не всем интересно, да и зачем?

Будет ли у моих детей потом возможность остановиться и вспомнить действительно важное для них, обратиться к истории семьи, дома, двора через двадцать лет? Как мои дети будут относиться к этому, будут ли ценить?

Я очень надеюсь, что хоть чуть-чуть, но будут. Сейчас я сама время от времени возвращаюсь к их фотоархиву, смотрю, что было во дворе пять или десять лет назад. Пластиковые конструкции с горками и лазалками неоднократно ремонтировались, резиновое покрытие латалось и перекрывалось, некоторые качели снесли, но остались прорези и бетонированное основание. Дети выросли. Во дворе играет другое поколение маленьких. Значимо ли для них будет то, что их окружает сейчас? Наверное, намного меньше, чем для нас и немного меньше, чем для моих детей.

Возможно, из-за этой борьбы с беспамятством я поддерживаю свой архив и продолжаю изучать детские площадки по всей стране. И они по-прежнему вызывают у меня много чувств. Если я нахожу фото некрасивой и опасной площадки, то начинаю жалеть детей, которые вынуждены были на ней играть. Я отсматриваю свои летние фотографии в телефоне, сделанные в Казани и других городах, отыскиваю в них схожие элементы. Мне приятно думать, что их устаревшая эстетика и есть тот национальный и культурный код, который пока не разгадан, и поэтому так притягателен для исследователя.

Я ловлю себя на том, что многие площадки, неухоженные и брошенные, тем не менее, вызывают у меня большую эмпатию. Именно неодушевленные предметы: стойки для сушки белья, старые пошатнувшиеся турники, крыши сарайек, двери гаражей, покосившиеся качели. Мне они кажутся похожими на обиженных детей. Мое сознание достраивает и придумывает им судьбу, историю и предназначение.

Те площадки, которые я посещала и фотографировала сама, я восстанавливаю не только через фотографии, но и через тактильные воспоминания. Те, которые нашла в интернете на карте, я представляю и реконструирую при помощи целого комплекса ощущений. Я спрашиваю себя, как пахнет такое обветренное и потрескавшееся деревянное ограждение с облезлой краской. И восстанавливаю этот запах в голове, он мне знаком. Я вспоминаю, какими были на ощупь деревянные, бетонные и железные ступеньки. Иногда помню их вкус, ощущаю в теле «воспоминание поверхностей»: их температуру, размеры, ноздреватость, шероховатость, грубую фактуру.

***

Я понимаю, что запахи, звуки и тактильные ощущения невозможно передать через фотографию. Но тот, кто хранит семейный архив и готов рассказать о нем, способен восстановить в памяти целый мир и поделиться им с другими.

Было бы прекрасно сохранить или хотя бы возродить ритуалы совместного перелистывания альбомов: именно в них личная история обретает плоть и голос. Она живет, пока мы помним даты, места, имена и связи между людьми на снимках.

Если все это утрачено — выброшено как ненужное, забытое, безымянное, — то теряется не просто частный архив, а целый пласт повседневной истории. Такие снимки остаются немыми свидетелями, лишенными контекста и смысла.

Сегодня нам особенно не хватает устойчивых традиций и домашних ритуалов — тех самых опор, которые связывают поколения. И у нас еще есть шанс их не потерять.

Бумажные и цифровые фотографии ждут: они готовы заговорить, если к ним обратиться. Они хранят то, что касается нас самих — наших дворов, детства, семей, улиц. Неужели мы не услышим их?