«Я чувствовал, что это дело жизни, отступаться нельзя». Интервью с Евгением Соседовым

Здравствуйте, Евгений! Расскажите для начала, где вы родились и выросли.

Я родился в подмосковном поселке Архангельское. Когда люди слышат это название, то представляют себе прекрасную большую усадьбу. Однако наш поселок — это обыкновенные пятиэтажки, гаражи, огороды, сараи. И тем не менее расположенная рядом усадьба была важным местом, потому что мы с приятелями там проводили детство: катались на лыжах, плавали в реке, гуляли среди парковых скульптур, играли в прятки в колоннаде. Детские впечатления нередко формируют образ идеального мира, и у меня он, конечно, связан с этой усадьбой.

После школы пошел по пути юриспруденции. Это было неосознанное, но, как показала потом практика, верное решение: полученная профессия помогает защищать то, что мне дорого и интересно.

Когда в вашей жизни появился ВООПИиК?

Сначала были разные инициативные группы Красногорска, куда переехала моя семья. Я присоединился к защитникам парка Знаменское-Губайлово: он был у меня практически под окнами, и его начали вырубать. Начал ходить по инстанциям, в 18 лет подал первый иск против администрации. Зачем?

После парка была инициативная группа по защите Дунино, где находится музей Пришвина. Вскоре от «коллег» я узнал о существовании ВООПИиКа, пришел в подмосковное отделение, стал знакомиться с их работой и понял: это то сообщество, где мне интересно. Тогда в него еще входили представители старшего поколения. Да, мы порой не понимали друг друга в силу огромной разницы в возрасте, но с ними было просто дико интересно. Они умели шутить, балагурить, веселиться. Собственно, вот так и сложился в дальнейшем мой круг общения.

Когда начались серьезные проблемы в Архангельском, я стал в них разбираться, познакомился с попечительским советом музея и музейщиками, начал собирать инициативную группу. И, собственно, когда окончил институт, этим же летом создал в Красногорске отделение ВООПИиК, объединил инициативных краеведов со всего района и баллотировался в муниципальные депутаты. Удивительно, но тогда я победил кандидатов от «Единой России», при бюджете всего в 7000 рублей.

Как быстро вы ощутили противодействие со стороны застройщиков и властей?

Практически сразу. Первый случай произошел, когда я пришел на публичные слушания по застройке парковой территории. Представьте: полный зал подставных людей, всегда голосующих «за» — и тут вдруг какой-то непонятный молодой человек возмущается, не соглашается.

Первое, о чем меня спросили прямо со сцены: «Кто вам заплатил?». Этот вопрос до сих пор задают и мне, и моим единомышленникам. Многие не понимают, как можно, да и зачем выступать по собственной инициативе.

А чем в итоге закончилось дело усадьбы Архангельское?

Оно очень многосоставное и до сих пор, к сожалению, не закончилось. Я активно участвовал в нем примерно с конца нулевых и по 2022 год. Было много конфликтов, например, с губернатором Громовым, который, собственно, и выстроил всю эту схему распределения земель. Потом была попытка губернатора Воробьева подружиться с активистами, которая закончилась тем, что мы с ним стали врагами. Были конфликты с Министерством обороны и разными его руководителями. Многие пытались менять или сокращать охранные зоны. Мы сопротивлялись, хотя многие не верили в победу. И все же нам удалось спасти от застройки 1000 гектаров — основную часть парка, добиться сноса Дома приемов Министерства обороны.

Я чувствовал, что это дело жизни, отступаться нельзя. Нас поддерживала в судах дирекция музея, в Министерстве культуры работали люди, которые тоже были нашими внутренними союзниками. Сейчас их уже не осталось. С нами были многие СМИ: сообщения из моих постов залетали в новостные топы, на утро приезжали снимать федеральные каналы, они же присутствовали на судебных заседаниях. Сейчас повторить такой успех было бы уже невозможно.

А потом начался ковид. Все ушли на удаленку, невозможно стало ни ходить на совещания, ни митинговать — тогда-то и обрезали зоны охраны. Потом началась СВО, все усложнилось. Плюс наши оппоненты не прекращали кампании против нас, начали внедрять активистов в наши группы, чтобы развалить нас изнутри. К 2022 году не осталось практически никого из тех, кто когда-то защищал Архангельское.
Сейчас приняли новое положение о зонах охраны. Нужно все заново пересматривать. И это снова большая работа не на один год.

А есть ли какие-нибудь успешные, на ваш взгляд, примеры, когда градозащитному сообществу удалось отстоять памятник?

Конечно, их достаточно много. Большая часть нашей [с ВООПИиК — Прим. ред.] постоянной работы — ведение объектов, которые еще не внесены в реестр объектов культурного наследия, написание экспертиз, подготовка документов. Например, рядом с Архангельским есть усадьба трагической истории — Ильинское. Основная ее часть была снесена в наши дни. Но нам удалось поставить под охрану постройки социального назначения, которые построила еще царская семья.

Мы несколько раз отклоняли совершенно чудовищный проект застройки Звенигорода. На настоящий момент добились внесения в предмет охраны практически целого города, отстоять уникальные ландшафты вокруг [Саввино-Сторожевского] монастыря. Это была большая работа длиною порядка 20 лет. То же самое с Троице-Сергиевой лаврой и многими историческими городами Подмосковья: их включили в список исторических поселений, 20 штук на региональном уровне. Это было какое-то такое политическое решение в первый год Воробьева на посту губернатора, которое мы активно лоббировали.

Но надо понимать, что ничего невозможно сделать в одиночку — нужна поддержка. Во-первых, единомышленников, будь то местное сообщество, дружный коллектив (как в моем случае) или инициативная группа. Во-вторых, медиа. Когда мы теряем один из этих механизмов, то все постепенно разваливается. Вот, например, раньше был Facebook с его грандиозными охватами. А еще можно было проводить пикеты, митинги, сбор подписей, это тоже все работало. Сейчас все уже не так.
Что же вдохновляет бороться дальше?

Раньше я много переживал. Представьте: борешься за объект, а его все равно снесли. Нередко хочется сказать: «Пропади оно пропадом. Больше никогда». Но шкура твердеет, в том числе и у градозащитников. Спустя десятилетия я уже иначе реагирую на многие события.

Я уже переформатировал свою деятельность: фактически ушел из градозащиты и начал плотно заниматься практической частью, то есть консервацией, реставрацией, развитием волонтерских проектов, объединением людей вокруг этой темы. В этой области все предсказуемо, видишь результат своих усилий. И это, конечно, меня очень вдохновляет сейчас. Когда есть что-то, что радует, то можно еще параллельно тянуть какие-то градозащитные истории.

Как, по Вашему мнению, можно изменить, реформировать или скорректировать систему охраны памятников в России?

У меня есть готовый ответ! Сейчас у нас ее, этой системы, можно сказать, нет — она развалена. Мы почти что пришли к состоянию 40-х годов, когда только закончилась война и были еще свежи воспоминания о сносах, предпринятых до нее. И вдруг все, в том числе лидеры государства, которые сами же дали добро на эти разрушения, поняли, что надо что-то делать.

У нас нет отдельного федерального органа охраны памятников. Была Росохранкультура, которую потом расформировали, и мы долгие годы добивались ее воссоздания. Но Министерство культуры с Минстроем как-то опять эту тему замяли. В Минкульте этой темой занимается один очень малочисленный департамент, который в списке приоритетов ведомства стоит где-то на 25-м месте — после кино и театра. Министр обычно не вникает в вопросы и плохо понимает, что такое культурное наследие. При этом на заседании правительства именно министр должен говорить, что надо больше денег, отражать нападки Минстроя. Этого не происходит.

Помню времена, когда министром культуры был Авдеев. Я мог его поймать в коридоре, взять за руку и сказать: «Александр Алексеевич, вот какой ужас, что происходит, разберитесь, пожалуйста, вот вам письмо». И потом он мог на заседании правительства встать и сказать: «Министерство обороны продает землю, я прошу поддержки». И с его последователями можно было работать, даже с Мединским. А Любимова даже не хочет об этом слышать.

Как реформировать? Просто начать этим заниматься. Воссоздать профильное ведомство. Наделить его высоким политическим статусом. Обозначить его деятельность как одну из приоритетных в государственной политике.

Могут ли в таких условиях делать что-то простые граждане для сохранения исторических сооружений?

Конечно! Они и делают. Сейчас, когда закрыты границы, растет интерес ко всему внутреннему, национальному, к наследию регионов. Становится больше людей, которые начинают интересоваться в том числе и сохранением памятников.

Появляется много инициатив, проектов. Да, пока на уровне волонтерства, но опыт постепенно накопится. Рано или поздно закончится СВО, снимут ковидные ограничения, под предлогом которых нельзя проводить митинги. Ну а пока нужно больше писать о своей деятельности, публиковать информацию, где возможно. Надо помогать градозащитникам ставить объекты под охрану, если вы обладаете знаниями и навыками в области юриспруденции, подавать иски в суды.

Звучит как манифест! Но давайте вернемся к вам лично. Другая важная глава вашей биографии — Хвалынск. Как и когда вы там впервые побывали?

Впервые я там побывал, наверное, году в 2017-м. Много общался с местными. Потом приезжал еще несколько раз и понял, что мне там очень нравится совершать длинные прогулки. А потом в 2022 году мне надо было продать домик в Красногорске. Сумма в итоге вышла небольшая, хватило бы разве что на однушку в новостройке в Подмосковье. И я стал изучать, что можно на нее купить в любимых мною малых городах. Рассматривал разные варианты, пока не увидел предложение в Хвалынске. Так я стал владельцем исторического дома мещанина конца XIX века.

Это сруб, обложенный кирпичем, с деревянными наличниками, которые выполнила та же артель, что трудилась над украшением дома матери Петрова-Водкина. Состояние, понятно, ужасное, надо было все расчищать, разгребать, провести нормальное отопление, проводку, красить, чистить. Поначалу мне показалось, что ничего сложного. Главное найти квалифицированные рабочие руки. Но с учетом того, что я там не живу постоянно и приезжаю в основном в отпуск, оказалось очень тяжело это все удаленно контролировать.

Сейчас основная часть дома готова для проживания, осталось выправить террасу и заняться флигелем. На это уйдет, вероятно, года полтора.

Пройдя этот путь, я все же не понимаю, что пугает людей и отталкивает от покупки таких зданий. Вижу по соседству очень много примеров, когда еще хорошие дома ломают, обшивают, перестраивают. А ведь это сухие, очень теплые зимой и прохладные летом дома, в них легко провести коммуникации. Лично у меня больше всего денег и сил ушло не на ремонт, а на разгребание участка от мусора.

Насколько я знаю, вы еще рассматривали Торопец как место, где можно приобрести дом?

Торопец это вообще интересная глава моей жизни. Примерно в 2012–2014 годах было сообщество людей, таких в основном творческих — московских, питерских, екатеринбургских даже. И вот эти архитекторы, киношники уезжали, так сказать, из городов. Одна из точек, где образовалась такая дружеская компания и стала скупать дома, была деревня Чистое под Торопцем. Почему там? Там есть известная биостанция, которая занимается спасением медвежат-сирот. Очень красивые места. И сам Торопец интересный очень.

В итоге там образовалось Торопецкое историческое общество: молодежь приехавшая и местная объединилась и решила как-то город реанимировать. Ирина Трояновская стала одним из лидеров этого движения — они всей семьей переехали в Торопец из Москвы. Ну и, собственно, так вышло, что я познакомился с ней, и стал ездить в Чистое.

Это невероятной красоты место: озеро, из которого пить можно, холм над ним, на холме стоит беседка, где все просто тусуют — кто хочет, йогой занимается, кто хочет, просто на закат смотрит — и церковь, очень красивая церковь. Такое торопецкое барокко. Я стал волонтерить на этой церкви, потом мы проводили акции в Торопце, например, размещали на зданиях [информационные] таблички. Была какая-то движуха, было весело и здорово. И я реально думал там остаться жить. А потом кто уехал, кто эмигрировал... но все равно некое сообщество сохраняется и сейчас.

А у вас есть какой-нибудь любимый маршрут для поездок по ближайшему Подмосковью?

Мое любимое — западное направление Подмосковья, места, где я вырос и которые большую часть жизни защищал. Мы в ВООПИиК даже сделали проект «Звенигородский вектор» — это маршрут по архитектурным и природным достопримечательностям от Архангельского до Звенигорода, связанный руслом Москвы-реки и ее притоками. Еще очень нравится Кратово: живу там сейчас и с огромным удовольствием гуляю среди сосен, смотрю на сохранившуюся дачную застройку.

Прекрасно южное направление Подмосковья — все, что ближе к Оке, в том числе Серпухов. Северо-восток с его Лаврой, Радонежем — эти слободы, домики, истории людей, в том числе известных философов, богословов, писателей.

Пофантазируем и представим, что наступает прекрасная Россия будущего. У вас есть все ресурсы. Какой памятник из либо уже утерянных, либо находящихся под угрозой, вы бы восстановили в первую очередь?

Когда подобный вопрос мне задавали на заре карьеры, я всегда отвечал: воссоздавать надо непременно все. Сейчас понимаю, насколько это наивно, ведь еще так много цело подлинного, что можно успеть сохранить. Утрат действительно очень много, но заниматься сейчас их воссозданием, наверное, не очень целесообразно.

Вообще, я бы, конечно, в ответ на ваш вопрос составил целый список архитектурных объектов. Не столько городских, сколько усадеб и храмов, которые считаю выдающимися и по которым нужно немедленно начинать работу. Например, усадьбы Никольское-Урюпино, Петровское-Алабино, Петрово-Дальнее, Отрада и еще полсотни региональных храмов и имений, за которые болит душа.

Есть ли у вас какой-нибудь архитектурный памятник, который вам особенно дорог?

Конечно, есть много архитектурных памятников, которыми я очень дорожу. Но вообще я фанат усадебных парков и считаю, что ландшафт и садово-парковая архитектура не менее важны, чем, собственно, здания и постройки. Скрепя сердце можно представить, что вот этого конкретного объекта не будет, но без определенного пейзажа образ идеального, гармоничного пространства может быть уничтожен.

Какой совет вы бы дали людям, которые хотят или уже планируют заниматься сохранением наследия?

Очень важно, работая над общим делом, уметь отставлять разногласия, и незначительные, и политические. Необходимо держаться общих ценностей. Успешные истории получаются тогда, когда над ними работает команда. Не питайте иллюзий, что вы сейчас придете и всё быстро сделаете.

А все потому, что сохранение наследия не входит в какой-то набор базовых потребностей человека, скажем так. Поэтому и политики тоже обращают на него меньше внимания.

Нужно запастись терпением, не бояться осваивать новые компетенции и быть настроенным на то, чтобы объединяться с другими людьми. И тогда вас ждет успех. Не очень быстрый, возможны неудачи и разочарования. Но поступательная, системная работа приводит к результату.