«Духи пустили меня на праздник»: как в марийской Шоруньже встречают зиму и провожают лето?

Шорыкйол — новый год без курантов

Зимнее утро. Снег похрустывает под ногами, мороз проникает под кожу, заполняя все внутри и превращая дыхание в короткие облачка, которые тут же исчезают. Из труб медленно и вяло поднимается дым. На улице минус двадцать.

У домов стоят небольшие снежные холмики. Я думаю о тех, кто зачем-то укладывал холодный снег ровными горками. Оказывается, это часть подготовки к марийскому Новому году. В прошлом марийцы связывали с этим днем благополучие своего хозяйства и семьи, перемены в жизни. Семья вставала рано утром, выходила на озимое поле и делала холмики из снега, напоминающие стога и скирды хлеба. Не меньше трех. Верили, что чем их больше, тем богаче будет год.

Я оказалась в Шоруньже в начале января, прямо перед праздником. Ехать пришлось на своей машине от Йошкар-Олы — общественный транспорт не ходил. Люди здесь говорят: не каждый может попасть в эти места. Иногда ломаются автомобии, иногда автобусы не заводятся, и туристы не доезжают. Считается, что здешние силы сами решают, впустить человека или нет. Если путь не складывается, значит, нужно признать ошибки прошлого — свои или родовые. Мне повезло, я добралась легко.

Шоруньжа — русское название марийского села Унчо. Здесь проживает более 900 жителей. Есть средняя школа, два магазина, библиотека, клуб. В 2019-м село стало культурной столицей финно-угорского мира, сюда стали чаще приезжать туристы и исследователи.

В селе везде звучала марийская речь — меня приветствовали, задавали вопросы. На мое непонимающее лицо переходили на русский. В Шоруньже 90 процентов жителей — марийцы, потом идут русские, татары и чуваши. С ними марийцы говорят на русском языке, а между собой — только на марийском.

Меня встретил Алексей, молодой директор местного этнокомплекса. С ним я договаривалась заранее. Его отец был картом — так называют у мари жрецов, и в будущем он тоже должен принять служение. Но Алексей не торопится: помимо руководства этнокультурным комплексом, он играет на гармошке в ансамбле «Эр кече» и кладет печи.

Алексей провел меня по селу и этнокультурному комплексу — это старинная марийская усадьба и творческая мастерская. В небольшом деревянном музее все сделано руками сотрудников. Люди несли в музей костюмы предков, делились утварью, передавали старинные рецепты, а дальше сотрудники этноцентра сами чинили вещи и оформляли интерьер. 

В музее Алексей говорил по телефону, быстро, по делу, голосом человека, который привык к ответственности. Я смотрела на амулеты, разложенные на подоконнике. Подобный висел на зеркале заднего вида у Алексея в машине — плетеный из нити, с орнаментом, слегка потрепанный. Кто-то в дороге трогал его пальцами, может быть, шептал что-то, думала я.

Я почувствовала, как внутри просыпается детский восторг, и с трепетом ждала вечера — гуляния с ряженьем и празднования в сельском клубе.

Марийский Новый год — это другое. Его не отмечают в шуме городов, не ждут боя курантов, не отмеряют секунды до начала. Он начинается внезапно — с резкого движения, с визга и смеха, с мороза, который вгрызается в щеки.

Мы выбегаем на дорогу. Женщина в самодельной маске и народном костюме несется вперед, смеется, раскидывает руки, а за ней бегут другие. Алексей играет на гармошке, его пальцы быстрые, ловкие, мелодия рваная. Я не успеваю — ни ногами, ни камерой. Вытягиваю руку, пытаюсь поймать кадр, но техника то и дело задыхается от холода, как и я. Но что-то получается.

Забегаем в дом. Тепло ударяет в лицо, обволакивает. Печи топлены до жара, воздух густой, насыщенный запахами. На столе блины коман мелна, сложенные слоями, салаты, овощи, орешки из теста, вареники. Все тяжелое, плотное, чтобы насытиться, чтобы хватило на год. 

Гости танцуют. Встают в полукруг, приплясывают, напевают что-то на марийском языке. Я не понимаю слов, но ритм понятен, он идет от ног, от пола, от земли. Потом садятся за стол, рассказывают истории, шутят — и снова выбегают на улицу. Ночь звенит от мороза, хрустит снег. Мы идем дальше, от дома к дому, повторяя весь ритуал. Раньше так ходили от соседа к соседу, всем селом, сейчас же так ходят лишь некоторые жители, и то — только по своим приятелям и друзьям.

В сельском клубе уже собрались люди. Воздух теплый, густой, наполненный запахом печеного теста, шерстяной одежды, чуть влажной от снега. 

Возле сцены длинный стол, заваленный выпечкой. Под потолком — гирлянды. В центре зала стоит елка, нарядная, крупная, в свете ламп ее иголки отливают синим. Красные шторы скрывают сцену, но никто не смотрит туда — все смотрят друг на друга.

Ряженые собираются в круг. Они притопывают ногами, хлопают в ладони, начинают водить хоровод, напевают «В лесу родилась елочка» на марийском. Люди нарядились в зверей и странных существ, надели маски из бересты или вообще шарфы и колготки на лицо. Главное, чтобы никто не узнал тебя.

Но есть и те, кто без масок. Они тоже водят хороводы, хлопают, смеются, играют. Я была в марийском тулупе и валенках, периодически становилось душно и тесно, приходилось выходить на мороз освежиться. 

А потом кто-то хватает меня за руку и тащит в круг. Я не сопротивляюсь. Мы идем по залу, по кругу, который становится то шире, то уже, люди кричат, топают, смеются. Я не знаю, кто рядом со мной — мужчины, женщины, подростки. Только рост выдает маленьких детей. Все — часть одного движения. Я забываю про время. Про камеру в руке. Про то, что я здесь гость.

Сӱрем — моление в священной роще

Август. Воздух уже полон будущей осени, но пока еще теплый, влажный. Я приехала на Сӱрем, день духовного очищения. Как говорят местные, духи снова пустили меня: меня приняли дорога и деревья, приняла вода. Из Казани добралась быстро. Алексей вместе с другими сотрудницами музея Галиной и Зинаидой ждали партию застрявших туристов.

Людмила в белом наряде с яркими вышивками сразу притянула мой взгляд. Ей 63, но угадывать ее возраст — занятие бессмысленное: в ней нет старости, только энергия и легкость. Людмила по образованию агроном. Колхоз платил ей стипендию, чтобы она училась в городе, но когда учеба закончилась, она вернулась. «Город — это тоннель, — говорит. — Темный, тесный, надо быстро-быстро пройти, пока не задохнулся, и выйти в поле, к реке, в лес». Там можно снова слышать себя. С молодости Людмила записывает песни и истории у стариков. Все праздники отмечала, как полагается. Пела, танцевала в ансамбле, ходила в тяжелых юбках, с бисером и монетами на груди. Когда в деревне решили открывать музей, ей предложили в нем место заведующей. Так Людмила занялась этнографической работой и развитием марийской культуры. Она смеется: «Что за работа, одно удовольствие».

Я пошла в творческую мастерскую в соседнем селе Шлань. Хотелось увидеть, что за туристы приезжают издалека, как и зачем работники им все показывают. Нас встретила женщина по имени Марина. На ней зеленый наряд, бисерный воротник, блестки, звенящие монеты. Марина рассказывала про марийскую вышивку, традиционные орнаменты и студию «Акреттур», в которой восстанавливают старинные костюмы и создают на их основе новые узоры. В комнате — костюмы, книги, пяльцы, нитки, иглы. Запах ткани, старой бумаги, теплого дерева.

В другой комнате сидел муж Марины, Иван, и крутил что-то из лозы — оказалось, мебель. Заказчики выстраиваются за ней в очередь на год вперед. Мы сели на плетеные кресла и слушали, как это все делается. По словам Ивана, его привело к этому занятию чутье. Марийцы считают, что это особый дар.

Экскурсия закончилась в дальней комнате с огромной печкой. Тепло от нее густое, обволакивающее, как шерстяное одеяло. У одной стены стоял тяжелый деревянный стол. На нем плотно расставлены блюда: блины коман мелна, мясо, густой суп, мед, хлеб. Прежде чем туристы стали есть, сотрудники попросили помолиться. Все замолчали. Кто-то опустил голову, кто-то смотрел перед собой, не моргая, только шевеля губами. За стеной кто-то двигался. Там готовили новые блюда, накладывали, резали, разливали.

В перерывах между блюдами гармонь выводила мелодию, женщины танцевали и пели на месте. Я стояла у двери, прислонившись плечом к стене. Смотрела, как люди двигаются, как струится тепло от печки, как на столе медленно оседает пар от горячего супа. В какой-то момент даже появилось ощущение отрепетированного представления. Очевидно, не для денег — туристов здесь бывает мало. Людмила сказала: «У мари нет ориентира на материальное». Здесь главное — чтобы в доме был мир, чтобы близкие были здоровы, чтобы земля дала урожай. Все остальное — лишнее.

Утром мы пошли в рощу на Сӱрем. Марийская священная роща — место, где нельзя громко говорить, нельзя нарушать границу между земным и потусторонним мирами. В Марий Эл более пятисот таких рощ. В Шоруньже — восемь, из них четыре действующих. Где именно начинается священное пространство, никто не скажет, но каждый местный знает. Они узнали это от своих родителей, а те — от своих.

В рощу заходят чистыми. На рассвете чимари (так себя называют марийцы, верующие в силы природы) топят баню, моются, надевают белые одежды, расшитые символами. В руках подношения: круглый хлеб, стопка блинов с творожником, полотенце, которое помощник карта потом повесит на дерево, несколько монет и купюры, которые спрячут под камень или оставят на земле.

На входе все умываются. Ополаскивают лицо, как бы смывая с себя все лишнее. Роща принимает только тех, кто пришел без тяжести, без суеты. Медленные шаги, тихие голоса, ни одного лишнего движения.

Мне разрешили снимать, но только осторожно — люди устали от камер. Раньше сюда часто приезжали журналисты — ставили объектив в лицо молящимся, мешали, говорили слишком громко. Я держу маленькую камеру в руках и почти не дышу. Кто-то стоит в очереди к дереву, держит полотенце в руках. Кто-то ходит вокруг больших чанов с водой, разделывает мясо, следит за костром. Люди просят у деревьев обо всем — о семье, о здоровье, о мире. Просят тихо, без лишних слов.

Я иду от одного дерева к другому. Кора теплая, шершавая. Ветер слегка двигает листья. Заканчивается все коллективными молениями. Люди собираются в полукруг и вместе с картом молятся возле разных священных деревьев. Кто-то на коленях, кто-то стоит и смотрит на крону. Руки сложены так, будто держат две невидимые чашки.

Я волновалась, что случайно нарушу порядок или помешаю. Вокруг все было устроено по каким-то невидимым, но понятным всем правилам. Я так и не попросила ничего у марийских божеств. Просто стояла и наблюдала, запоминала, иногда поднимая мыльницу и снимая беззвучно кадры один за другим.

В конце все едят принесенные блюда и уходят. Маленькими группами, медленно, не оглядываясь. Полотенца остаются висеть — белые рядом с темными, которые висят так давно, что стали частью коры и времени. Мне нравится смотреть, как люди исчезают среди стволов, растворяются в тропах, ведущих к домам.