2024 год был насыщенным для сферы наследия. В конце года мы обсудили с активистами, исследователями и практиками, что важного произошло с их проектами за это время и чего они ждут от будущего. Во время беседы мы узнали у координаторки «Последнего адреса» Оксаны Матиевской, кто восстанавливает сорванные таблички о репрессированных, почему люди приходят на экскурсии по местам памяти и что поддерживает сотрудников, пока давление на фонд продолжает расти.
Оксана Матиевская © David Krikheli / Wikimedia Commons
Как устроен «Последний адрес»?
У проекта есть тема и идея. Тема — это историческая память, напоминание о репрессиях, восстановление «последних адресов». Идея заключается в том, что проект работает как низовая гражданская инициатива. История каждой таблички начинается с чьей-то заявки. Это не фонд «Последний адрес» идет в дом и говорит: у вас тут по списку столько-то расстрелянных, значит, мы им повесим таблички. Нет, мы получаем какое-то количество заявок и устанавливаем таблички. Сколько у нас заявок, столько и табличек. Этот проект существует до тех пор, пока мы эти заявки получаем, пока он востребован обществом... Изготовление таблички оплачивает сам заявитель, это тоже важно.
Таблички «Последнего адреса» © David Krikheli / Wikimedia Commons
У каждого дома есть собственник: либо жильцы, либо организация, которой он принадлежит, и нужно договориться. Инициатива должна встретить понимание и одобрение тех, на чью стену мы собираемся повесить знаки. И эти разговоры — наверное, чуть ли не самое важное в проекте.
Мы часто говорим, что наша задача не увешать все дома табличками, а заставить людей поднять этот разговор.
И начинают всплывать очень разные вещи: и история самого дома, и история жильцов. Иногда вдруг выясняется, что часть семьи сохранилась, и потомки живут здесь. То есть заявители, подавая заявку, не знали о том, что там до сих пор живут их дальние родственники. И семьи встречаются таким образом.
Часто мы сталкиваемся с непониманием, зачем это нужно, поскольку... пока у нас [в обществе] нет консенсуса [по поводу масштаба и направленности советских репрессий]. Этот разговор заставляет нас учиться искать компромиссы. Нам принципиально важно, чтобы этот проект не работал как договоренность чиновников или каких-то выдающихся людей, когда один приходит к другому со своей идеей, просит посодействовать, и это все решается без участия жильцов. Он работает на разговорах, и, кстати, поэтому его невозможно уничтожить одним махом: у каждой таблички есть не только индивидуальный заявитель, но и индивидуальный разрешитель. Это не разрешено где-то одним росчерком пера сразу на всех. Иногда это здания вроде Камерной сцены Большого театра, где тогдашний директор [Владимир] Урин давал распоряжение. [Директор Эрмитажа Михаил] Пиотровский давал распоряжение на здание, принадлежащее Эрмитажу. И их [таблички] не так-то просто взять и снять.
Кто срывает и кто возвращает таблички?
В этому году исполнилось исполнилось 10 лет с того момента, как появились первые таблички в Москве. Заявки продолжают поступать, невзирая на то, что полтора года назад, где-то весной 2023 года, они стали массово пропадать. Это было связано с атакой на «Мемориал» — ликвидацией «Международного Мемориала» и правозащитного центра. «Последний адрес» юридически не является подразделением «Мемориала», но, естественно, мы работаем в тесной связке, и всегда работали.
Люди, которые никак себя не называют и никак не определяют, исподтишка срывают таблички. И ответная волна, когда появляются картонные дубликаты [знаков] — это делает уже не «Последний адрес», а граждане, которые считают, что нельзя оставлять это без ответа.
Но мы, конечно, этому очень рады и всячески их поддерживаем: у себя на сайте и в телеграм-канале дали инструкцию, как любой человек может из картона, дерева, фанеры, из любого подручного материала сделать табличку.
Волонтеры очень хорошо друг с другом коммуницируют. Был даже совместный мастер-класс между питерскими и московскими волонтерами. У каждого своя технология: кто-то красит таблички краской посеребренной, так что на фотографиях их практически нельзя отличить от настоящих; кто-то пишет от руки. Мы всегда говорим, что не надо бояться неумения писать, рисовать, потому что хенд-мейд не должен стремиться к идеальной форме. Главное в принципе готовность это сделать. Нас это очень сильно поддерживает.
Естественно, мы восстанавливаем и стальные таблички, особенно там, где нам звонят жильцы и говорят, что это совершенно не от них исходила идея убрать. Но мы не успеваем за темпами вандалов. Поэтому помогают волонтеры.
Срывают и картонные таблички, но у них [волонтеров] уже появился слоган: «Опять сняли — опять повесим».
Картонную изготовить быстро, она практически ничего не стоит. Человек знает точки в местах своих прогулок, жизни, работы, он их проверяет. Как только таблички исчезли, он прикрепляет новые. Для нас очень важно создать такую сеть — собственно, мы ее даже не создаем, она появляется сама собой, а мы просто за этим наблюдаем и очень радуемся.
Как проект жил последние два года?
Казалось бы, когда пошла атака, проект должен был стать слабее, но нет. Во-первых, у нас повысилась узнаваемость. Пока мы в предыдущие годы устанавливали таблички, было ощущение, что нас знают только в пределах нашего пузыря. Когда я приходила и обращалась к старшему по дому, председателю ТСЖ или руководителю организации, каждый раз надо было «плясать от печки». Люди совершенно не были в курсе, а сейчас нас знают все. Когда иной раз кто-то устанавливает картонные таблички, прохожие подходят, говорят: «Я знаю, это „Последний адрес“. Вы такие молодцы, мы вас поддерживаем».
Эта атака сплотила наших сторонников. До этого человек наблюдал: ну, вешают, и ради Бога, обходятся без меня. Но как только выяснилось, что нам нужна помощь, нашлось достаточно много людей, которые готовы нас поддержать как минимум добрым словом. Ну а как максимум нам стали [больше] писать и звонить жильцы домов.
Церемония установки табличек на улице Новослободской, Москва © Alexandr Sorokin / Wikimedia Commons
Я всегда говорю, что волонтерить в качестве переговорщика* можно социологам, антропологам, журналистам, документалистам, актерам и режиссерам, потому что тут очень много интересного материала.
Переговорщик
Волонтер, задача которого согласовать установку памятного знака с собственниками домов.
На этой позиции можно наблюдать всю эволюцию домовой самоорганизации. Есть ТСЖ с правлением и председателем. Есть совет дома — иногда это такой спящий институт: когда-то его избрали, и больше его никто не видел, но формально он остается. Следующий этап — это самоназванные старшие дома, их никто не избирал. Это просто активные жильцы. Они бывают и старшими по подъезду.
Есть абсолютно атомизированные дома, где никто никого и ничего не знает — там сложнее всего, потому что нет субъекта, с которым можно вести переговоры. Сначала мы думали, что домовые чаты помогут, но они больше продуцируют конфликты, чем продуктивный разговор. Оттуда, где есть какая-то структура, нам часто звонят и предлагают помощь. В эти дома мы идем в первую очередь: там таблички под присмотром и если их снимут, то нам тут же об этом сообщат. Сейчас мы наблюдаем эволюцию самоорганизации. Это очень интересно.
Что поддерживает сотрудников «Последнего адреса»?
Я пришла [в проект] в качестве волонтера в 2016 году, а уже с 2018 года я сотрудник фонда «Последний адрес». Последние два года я вожу экскурсии по табличкам в рамках проекта «Это прямо здесь». Он посвящен истории репрессий.
У меня есть несколько примеров, когда человек пришел, посмотрел, что где-то я показываю таблички, а где-то — следы оторванных табличек. И он сказал: знаете, мне горестно на это смотреть, давайте я буду рисовать дубли. Кто-то после экскурсии приходит к нам волонтером. Практически после каждой экскурсии все задают вопрос: «Чем вам помочь?».
Многие говорят, что приходят на экскурсии, чтобы побыть среди незнакомых людей, которые разделяют твой взгляд на мир, твою ценностную парадигму. Как сказала одна дама, раньше она такое чувствовала на митингах.
Одна из экскурсий проекта «Это прямо здесь» © Общество Мемориал
Сейчас, мне кажется, многие чувствуют какую-то атомизированность, невозможность вступить в контакт с незнакомыми людьми. Общество ощерилось несколько. Если раньше просто боялись мошенников и навязчивой рекламы, то сейчас страхи многократно усилились, и это чувствуется. Иногда бывает момент отчаяния. Но в очередной раз ты увидишь людей, которые спрашивают, чем помочь. Опять увидишь, что на месте, где были сорваны таблички, кто-то повесил картонные. Это очень сильно поддерживает.
Я пожелаю пережить это страшное время. Мы говорим, что придет время, и мы все обязательно восстановим. Очень хотелось бы, чтобы это время приблизилось.
